Звериный рев повторился. Но теперь – несколько тише и как бы с удовлетворением.
– Спускается… – напряженно сказал первый.
И тут створки парадной, выходящей во двор, вспучились изнутри, доски поплыли по воздуху, с коротким визгом, опережая их, метнулась сорванная пружина, грохнуло об асфальт выпавшее стекло и из темного лестничного проема возник ящер – зеленоватый и одновременно багровый в лучах заката.
Он был невысок, всего на голову, вероятно, возвышаясь над притолокой, но – с когтями на птичьих лапах, с ощеренной, вытянутой, как у жеребца, мордой. Шею его окружал шипастый гребень, а короткий и мощный хвост со скрежетом подметал мостовую. Шакал в пятнистом комбинезоне, вцепившийся в бок, сорвался, перекатился по асфальту и замер.
Ящер плотоядно облизывался.
– Пошел резерв, – спокойно распорядился по рации тот человек, что ближе.
Двор словно ожил. Только что он представлял собой тронутое ясными сумерками, тихое пустое пространство, и вдруг, будто из-под земли, выросли скорченные фигуры.
Шакалья стая растянулась от дома до дома.
Выучка у них была отменная. Вожак коротко взвыл, и остромордые тени бросились на противника. Ящер, впрочем, оказался проворнее их. Ввязываться в схватку с шакалами он благоразумно не стал – тело его взвилось в невероятном прыжке, дворик дрогнул, точно где-то неподалеку рухнула многотонная балка, сотряслись перекрытия, и растопыренный силуэт запечатал выход из подворотни.
Оба человека отпрянули.
– Свет!.. – резким, вывернутым в фальцет голосом закричал первый.
За спиной его бешеными очами вспыхнули два прожектора. Однако не белые, а – до безумия красные, предостерегающие. Свечение вулканической магмы наполнило подворотню. Ящер на мгновение замер. Глаза в щелях вертикальных зрачков ослепленно моргнули – один раз, другой.
Этого промедления оказалось достаточно. Что-то вжикнуло, раздался свист туго сжатого воздуха. Бахыт, согнутый над турелью, победно выдохнул: «Есть!» – оторвал от прицела голову, смешно стянутую розовой купальной шапочкой. Багровеющая туша ящера содрогнулась, он взмахнул лапами, по-видимому пытаясь найти опору, покачался туда-сюда, будто гипсовый, и вдруг рухнул вперед, зацепив все же когтями тарелку турели.
Брызнули стекла из бинокуляра. Бахыт, как козел, подпрыгнул, спасая ноги от костоломного прокрута станины.
– Свет!.. – тем же вывернутым в фальцет голосом закричал первый.
Красноту, точно пробку, вышибло из подворотни. Под аркой полыхнуло сиянием электрических дуг. И в беспощадном, обжигающем их неистовстве стало видно, что ящер лежит на боку и конвульсивно подергивается, что глаза его покрываются молочными пленочками, что творожистая густая пена стекает из пасти и что между костных пластин на его груди плотно сидит стрела с металлическим оперением.
Вздулся гигантским шаром и опал зеленоватый живот. Шумный выдох прорвался откуда-то из хрящей гортани.
Белые пленочки на глазах застыли.
– Молодец, Бахыт. Прямо в сердце. Какой выстрел!.. – сказал первый человек.
– Стараемся, командир. И все же запасную пневматику ставить надо. Хотя б и стрела из кости удавленника, хотя б и вымочили ее, как положено, в паучьем студне, хотя б и заговаривали в полночь на Три Звезды, а вот, не дай бог, рука дрогнет – пройдет мимо…
Бахыт стащил круглую шапочку. Развалились по плечам космы, прежде стянутые резиной. Второй человек оторвал от уха изогнутую трубочку телефона:
– Девушка, оказывается, жива, – удивленно сообщил он.
– Жива? Да ну? С чего бы это? – сказал первый.
– Повезло. Наверное, не очень голодный был. Или торопился сюда. Что будем с ней делать?
Первый человек немного подумал:
– Что делать, что делать? А ничего не делать. Зачем она нам?
– Болтать будет.
– Это – вряд ли…
Второй человек внимательно посмотрел на него, пожал плечами, как бы говоря: ну что ж, ты тут у нас главный, присел на корточки возле неподвижного ящера и вдруг, как Бахыт, взвился козлом, даже не успев разогнуться.
– Черт дохлый!..
Страшная панцирная лапа метнулась за ним и, промахнувшись, вцепилась в трубчатую стойку турели. Громадные когти сомкнулись, железо проскрипело и разломилось, зачернев круглым отверстием.
– Однако живой, – сказал Бахыт довольно спокойно.
– Ничего себе…
– Да…
Лапа мертво упала.
Тогда второй человек подскочил и яростно ударил по ней ногой. Один раз, другой, третий… Зазвенел обломок трубы, покатившийся по асфальту.
– Хватит! – брезгливо приказал первый.
– А что?
– А то, что я сказал: хватит!
Второй человек яростно обернулся. Нижняя губа – закушена, с мякоти ладони отваливаются капли крови.
Он поднес рану прямо к лицу первого.
– Вот!.. А ты – «договориться», – тяжело дыша, сказал он.
Эля выскочила из трамвая и, перебежав через улицу, заставила себя замедлить шаги.
Никто ее не преследовал.
Сердце тем не менее колотилось, и вечерний воздух, казалось, был лишен кислорода.
Она дышала и никак не могла надышаться.
– Забудьте обо всем, – сказал человек, который вывел ее за милицейский кордон. – Забудьте все, что здесь видели, и мы тогда вас тоже забудем. Живите так, словно ничего не происходило… – Левая рука у него была забинтована, сквозь рыхлую марлю, стянутую узлом, проступали свежие кровяные пятна. – Забудьте. Если хотите, это – приказ…
Приказывать, конечно, легко. А вот как забыть, когда плотненькие, похожие на бобров санитары поднимают носилки, продавленные нечеловеческой тушей, и из-под взгорбленной простыни свешивается кончик хвоста наподобие крокодильего.